«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 83%

         Не знаю, может, по существующим законам так и надо, но, думаю, в цивилизованном обществе таких законов быть не должно. Мои показания никто не опроверг, но и во внимание их не приняли. Что это, как не презумпция виновности в полный рост? Так что, гр. Щербак, у меня несколько иное мнение о суде. А формулировка: "Уголовное дело в отношении лиц, не принявших своевременных мер по совершенствованию конструкции реактора, органами следствия выделено в отдельное производство"? Но, простите, за это "несовершенствование..." только можно премию не платить, ну, снять с работы. А вот то, что реактор по целому ряду требований не отвечал принятым в стране нормам, на что я указывал и на предварительном и в судебном следствии, об этом ни слова Суд этого не захотел выяснять. Почему? И как результат - того суда над теми "лицами" так и нет. Прав Жильцов: "Настоящие виновники (творцы апокалипсиса) ушли от наказания". Мое твердое убеждение, основанное на мучительном многократном анализе материалов и известных мне после-аварийных расчетов, - оперативный персонал и с ним я не преступники, а жертвы.
         Не подумайте, что я жажду, чтобы усадили как можно больше. Нет - на собственной шкуре знаю, как это "хорошо" Но на этом судебном процессе должно быть выяснено, что реактор не соответствовал вполне конкретным пунктам основополагающих документов, имеющих силу закона по ядерной безопасности. А судить их можно и нужно именно за это. И тогда обвинения оперативного персонала рассыплются сами собой. Не зря же вся эта камарилья, признавая у реактора "недостатки, "особенности" (тут некуда деться!), делает вид, что таких документов: "Общие положения безопасности... ОПБ-82" и "Правила ядерной безопасности - ПБЯ-04-74" - не существует. Ведь если перевести эти "недостатки" и "особенности" реактора в конкретные пункты требований НОРМ, то окажется, что несколько тысяч человек оперативного персонала (это в первую очередь) преступно держались под ударом. Если оперативный персонал этого не знал, то наука обязана была знать! И принять необходимые меры! И напрасно В. Жильцов сетует на отсутствие в оное время мощных ЭВМ. После аварии выяснилось, что наука знала те моменты, дефекты, которые явились определяющими в возникновении аварии. А что не знала, то вполне узналось бы и без современных мощных машин. Не буду голословным.
         Еще в 1983 г. при физическом пуске реактора 4-го блока ЧАЭС выявилось, что стержни СУЗ (стержни управления защитой) при движении вниз первоначально вносят положительную реактивность и только через 5 сек. начинают вносить отрицательную. Комиссия в составе работников ИАЭ, НИКИЭТ, ВНИИАЭС, ЧАЭС провела опыт по одновременному опусканию 15-18 стержней и определила, что в первые 5-8 сек. вносимая реактивность равна нулю. Комиссия абсолютно безосновательно посчитала задачу выполненной. Но аварийная защита реактора обязана вносить отрицательную реактивность, притом с достаточной эффективностью с первого мгновения; 18-15 стержней - это не все стержни; реактор холодный, разотравленный с совершенно другой загрузкой, чем при стационарной работе. Как же можно было экстраполировать результат на рабочее состояние?
         Далее. Госинспектор по ядерной безопасности отмечает это и... допускает реактор в эксплуатацию. Далее. В декабре 1983 г. научный руководитель пишет в конструкторскую организацию письмо об устранении этого дефекта стержней. Там за год, в декабре 1984 г. закончили разработку технического задания на новые стержни объемом листка на 2-3. А вот далее уже ничего не было до самого взрыва. При чем же здесь мощные ЭВМ? Вот почему A3 не глушила реактор, а разгоняла, или, по меньшей мере, не предотвратила рост мощности.
         Давайте, Юрий Николаевич, перейдем теперь к тому злополучному дню и проследим действия оперативного персонала в части нарушения Регламента и Инструкции. При оценке действий исходить надо из того, что персонал до аварии знал или мог (и должен был) знать из существующих документов и ни в коем случае не применять то, что стало известно после аварии. Видимо, Казачков и Жильцов невольно применяют все, что известно теперь. Но ведь это неправомерно. Простите, пожалуйста, за вольное вышеприведенное обращение к Вам, но уже переписывать лист не стану.
         Итак. Я пришел на 4-й БЩУ где-то перед 00 час. 26-го. Сразу же с Акимовым обсудили ход работ, обстановку. Реактор был на мощности 720 МВт, и согласно этому мощность на генераторе восьмой турбины. Запас реактивности, Акимов мне сказал, в 26 стержней. Уже после аварии я по записям уточнил: 26 стержней было в 23 ч. 10 мин. 25.04, а в 24.00 было 24 стержня. Это запись Трегуба, но тогда, когда я спрашивал, ее еще не было.
         Затем я поговорил с техническим исполнителем программы выбега Метленко, отметили в его экземпляре, что уже выполнено из подготовительных работ, - готовность людей, приборов. Сказал Акимову сделать замеры вибрации турбины-8 на холостом ходу и ушел на блок. Так я делал всегда: последний осмотр перед остановом блока, когда мощность уже сброшена и можно смотреть помещения с высокой дозовой нагрузкой, не очень переоблучаясь. Когда вернулся на БЩУ-4 (после я уточнил время по диаграмме мощности - 00 ч. 40 мин.), то мне четко запомнилась картина: я в дверях БЩУ, а у щита СИУРа склонились Акимов, Кудрявцев, Проскуряков. Возможно, был кто-то еще. Сразу же подошел туда. Мощность реактора 50-70 МВт. На вопрос Акимов сказал, что мощность "провалилась" до 30 МВт при переходе с ЛАР на АР.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»