«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

прочитаноне прочитано
Прочитано: 47%


         Прекрасно. Пленительно. Однако мы листаем статью дальше и вскоре вдруг слышим такое признание: "Мне выпала роль свидетеля на затеянном им процессе, и свои показания я обязан дать". Эте-те-те-те-те... Что же нам предстоит увидеть: дуэль над пропастью или судебное заседание? Что в руках у нашего героя - "роковой лепаж" или бумажка с тезисами выступления? Кто он сам, наконец, - благородный мститель за поруганную честь, за оскверненную могилу поэта или тот, кого милиционер по просьбе председателя судебного заседания ("Пригласите свидетеля!") вводит в зал?
         Мы в недоумении. Но оно становится гораздо больше, когда вам на глаза попадается ещё и вот что: "Воздержанию конец: надо рассчитываться и прощаться". Рассчитываться? Прощаться? Да что же в конце концов человек задумал: кровавый поединок, дачу свидетельских показаний или прощальный ужин в приморском ресторане?

Петух отвечает кукушке, но...


         В. Лакшин делает в своей работе попытку отделить в нашем герое художника от идеолога, мыслителя, политика и рассматривать то и другое отдельно. Он пишет: "Как в политика и мыслителя в Солженицына я верю мало (На деликатном языке В. Лакшина "верю мало" означает скорей всего "не верю совсем". Так, он пишет об одной сотруднице "Нового мира": "Твардовский любил её мало" (с. 134). Сотрудница эта была интриганкой, наушницей, и, судя по всему, Твардовский с трудом терпел её. - В.Б.). Сомневаюсь (Из контекста ясно, что и здесь "сомневаюсь" означает "не верю". В.Б.) в том, что через него даруется нам Истина". Далее: "Все позитивные идеи Солженицына отрывочны, случайны, сдуманы и насказаны чисто вмиг, по настроению, без ответственности за слово". Короче говоря, можно понять, что как идеолог, мыслитель, провидец Солженицын в глазах Лакшина полный банкрот. Что ж, критика можно поздравить.
         Гораздо более сложная картина там, где критик рассуждает о Солженицыне-художнике. С одной стороны, он не знает удержу и меры своим восторгам, используя, кажется, весь регистр сладчайших для писательского уха звуков: "замечательный талант", "выдающийся талант", "человек великого таланта", "писатель, напоминающий былых гигантов нашей литературы", "писатель великий, наделенный огромным талантом", "гений, дерзко заглянувший в наше завтра", "великое дитя XX века", "гений", "значение этого писателя огромно", "гений", "сила лучших его книг необъятна", "гений", "великое дитя ужасного века", "гений" и т.д.
         Из таких похвал естественно вытекает вывод: "Его главные книги переживут всех нас". Какие же это книги? Многое из написанного Солженицыным в самых разных жанрах критику совершенно не понравилось. В большом романе "Август четырнадцатого" он одобрил лишь несколько глав, остальное - не принял; пухлый "Телёнок", по его убеждению, непременно "забудется"; одна публицистическая вещь "озадачила и насмешила" его, в другой он находит "избыточное самодовольство" и т.д. А ведь это все тот же талант-гигант, гений, все то же великое дитя!
         В итоге Лакшин находит лишь три книги, которым, как он уверен, суждено бессмертие в веках: "Один день Ивана Денисовича", "Раковый корпус" и "В круге первом".
         Повесть "Один день" Лакшин считает полнейшим воплощением "полнейшего совершенства". Мы не будем повторяться и долго останавливаться здесь на том, что у других критиков, даже в целом и принимавших и одобрявших повесть, ощущение полнейшего совершенства её не наблюдалось. Кое-кто высказывал довольно серьезные упреки. Больше того, имели место и такие, допустим, суждения: "Ценность политическая, а не литературная" (Йоркшир ивнинг пресс, 31 января 1963 года).
         О двух других произведениях, которым он даровал бессмертие, Лакшин пишет: "Романы Солженицына "В круге первом" и "Раковый корпус" я принял как торжество литературы и личную радость". Ну, личная радость вещь тонкая, прихотливая, чрезвычайно субъективная. Для кого-то репы отведать ("Ух и сласть!") уже большая личная радость. Но из чего же критик заключил, будто вместе с ним торжествует и вся литература, если даже его затуманенный персональной радостью взгляд видел, что эти романы, как выражается он с присущей ему возвышенной деликатностью, не оказались воплощением "полнейшего совершенства", что они не обладают "художественной ёмкостью", в них "не все сцены и лица безупречны"? В другом месте почему-то уже без присущей деликатности он указывает конкретный пример неполного совершенства и небезупречности: "дешёвая карикатурность Авиэтты" - одного из основных персонажей "Ракового корпуса". Главное, что так радовало критика в обоих романах и чем он, видимо, усмотрел торжество литературы, это - "многообразие свежих идей". Но, позвольте, разве не было нам намедни объявлено, что именно как творец идей, как мыслитель Солженицын есть несомненный и полный банкрот? 16 ноября 1966 года первая часть "Ракового корпуса" обсуждалась на расширенном заседании бюро секции прозы Московской писательской организации. Малый зал Центрального Дома литераторов был полон: пришли все, кто хотел. На этом обсуждении (нам тоже довелось присутствовать) порой раздавались и похвалы лакшинского толка, но выглядели они странновато. Так, один прозаик, некогда подвизавшийся в критике, сказал (Все цитаты здесь приводятся по уже известному нам шестому тому собр. соч. А. Солженицына. - В. Б): "Это выдающееся произведение". более того, он поставил роман в один ряд со "Смертью Ивана Ильича" Толстого. Но тут же, очень стараясь быть, как Лакшин, возможно более деликатным, о главном герое романа присовокупил: "Я не скажу, что Русанов представляется мне абсолютной удачей книги. Мне даже кажется, наоборот..."

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»



 
Яндекс цитирования Locations of visitors to this page Rambler's Top100