«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 36%

         Так что на этой прогулочно-тренировочной "Владимирке" не только Шурочкины быстры ноженьки, но и белы рученьки его не примаялись...
         В нашем сопоставлении нелишне принять во внимание и то, что среди декабристов было немало представителей знати - и дворянской, и военной, и чиновной. Такие люди мучительно страдали уже от одного того, что им говорили "ты", как это делал, например, начальник Нерчинских рудников Т.В. Бурнашев. Между прочим, по описанию Солженицына, ему всегда говорили "вы" - и при аресте, и во время следствия, и при объявлении приговора, и в лагерях да тюрьмах, и в ссылке.
         Но дело, конечно, не только в этом. Мария Волконская вспоминала об условиях, в которых оказался её муж в Благодатском остроге: "Отделение Сергея имело только три аршина в длину и два в ширину; оно было так низко, что в нем нельзя было стоять; он занимал его вместе с Трубецким и Оболенским. Последний, для кровати которого не было места, велел прикрепить для себя доски над кроватью Трубецкого. Таким образом, эти отделения являлись маленькими тюрьмами в стенах самой тюрьмы, Бурнашев предложил мне войти. В первую минуту я ничего не разглядела, так как там было темно... Я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня... Я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом - его самого..." Таково было первое свидание декабриста Волконского со своей женой. Первое свидание Солженицына с женой в 1945 году выглядело несколько иначе. Н. Решетовская вспоминает: "Первое свидание... В дверях - улыбающееся лицо мужа..."
         М.Н. Волконскую дополняет М.А. Бестужев, присланный в Благодатский рудник несколько позже. По его свидетельству, декабристы, прибывшие первыми, были заключены "в тесную грязную каморку, на съедение всех родов насекомых и буквально задыхались от смраду... Единственной их отрадой было то время, когда их выводили, чтобы опустить в шахту".
         На них, князьях да офицерах, тяжкие условия жизни и труда сказались быстро, и тюремный врач в одном из рапортов начальству докладывал: "Трубецкой страдает болью горла и кровохарканьем; Волконский слаб грудью; Давыдов слаб грудью, и у него открываются раны; Якубович от увечьев страдает головою и слаб грудью". Вот ведь в каком состоянии они добывали и нагружали свои три пуда. А у Александра Исаевича, как известно, раны в лагере не открывались, и от боевых увечий по причине полного их отсутствия он не страдал. Для его состояния более характерны такие вот признания в письмах к жене: "Физический образ жизни всегда шёл мне на пользу". А жена, пересказывая содержание других его писем, добавляла: "Он очень удачно пережил эту зиму, даже насморка серьезного не было". И снова, уже о другой поре, когда Солженицын вел не физический образ жизни: "Чувствует себя здоровым и бодрым".
         Нет ничего удивительного, что среди декабристов мало кто достиг нынешнего возраста нашего персонажа. И когда 26 августа 1856 года в день своего коронования Александр Второй амнистировал декабристов, то из 121 человека, преданных когда-то суду, в живых оставалось только 19. Слишком долго пришлось им ждать - целых тридцать лет! О нетерпении, с каким они ждали, свидетельствует следующая запись М.Н. Волконской: "Первое время нашего изгнания я думала, что оно, наверное, кончится через 5 лет, затем я себе говорила, что это будет через 10, потом через 15, но после 25 лет я перестала ждать. Я просила у Бога только одного: чтобы он вывел из Сибири моих детей".
         Александру Солженицыну, суровому обличителю декабристов, пришлось ждать гораздо меньше, гораздо - в несколько раз...
         Повторим внятно ещё раз: любое пребывание на фронте может для человека кончиться трагически, и любая служба там полезна для общего дела победы; в то же время любая неволя, даже если она с зеленой травкой и волейболом, полуночными концертами и заказами книг в Ленинке, с послеобеденным сном и писанием романов, - все равно тягость и мука. И мы не стали бы столь сурово говорить ни о фронте, ни о каторге Солженицына, если бы он, напялив личину пророка, объявив себя Мечом Божьим, в первом случае не оказался бы хвастуном, а во втором, то и дело талдыча о своем христианстве, не стал бы так злобно глумиться над каторгой Достоевского с её кандалами и вшами, смрадным ложем в три доски и тараканами во щах, с её тяжким трудом и тремя нерабочими днями в году.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»